в метро с утра со мной ехали молодые люди, которых я окрестила гэтиссом и николя и дедок с огромной лопатой. наушники у меня окончательно умерли. сняться ухоженные бледные руки с нитями вен и сухожилий, бессознательно вырисовывается то, о чём я стараюсь не думать, получается плохо, а картинки получаются слишком личные и чувственные. а ещё немедни с мелией обсуждали носы: Про *мечтательно*: если бы у нас были с ним дети у них были бы самые прекрасные носы на свете! Мел: ага, "о боже!! поздравляю! у вас родился НОС! ааа... нет, вон и всё остальное" для Tonio, которая хотела Рапунцель. вот такая девушка с кучей шрамов-переломов вам не кажется, что она похожа на марию шукшину?! *
Давеча посмотрела фильм "в компании волков", очередная аллюзия на красную шапочку, с фрейдистскими напевами и различными символами. вообще фильм немного похож на работы шванкмайера - пыльные, грязные игрушки, живущие своей жизнью, сон во сне. вот да, фильм сам по себе похож на сон, который обрывается при внезапном пробуждении, а потом продолжается с какого-то совершенно иного момента. посмотрите, допотопные спецэффекты, гипертрофированно бутафорские декорации - всё это смотрится очень органично и придаёт фильм ещё большую прелесть. а потом оказалось, что снят он по рассказам Анжелы Картер, той самой женщины, написавшей "Прекрасная дочь палача". Рассказы я прочитала вчера и знаете - это чудесная вещь, старые сказки на новый лад, с налётом эротики и отсылками к другим произведениям литературы и искусства. так что советую Вам. сборник называется "кровавая комната". ну и один из рассказов.
Лесной Царь
Вечер был пронизан самодостаточным в своей ясности и лучезарности светом; его безупречная прозрачность была непроницаема, этот свет медно желтыми вертикальными полосами просачивался сквозь бледно охристые просветы в набухших от дождя серых тучах. Весь лес, словно пожелтевшие от никотина пальцы, был обсыпан яркими пятнами, листья влажно блестели. Это был холодный день в конце октября, и увядшие ягоды ежевики, словно печальные призраки, уныло качались на безжизненных ветках. Под ногами в рыжеватой тине мертвых папоротников, где земля так набухла от пролившихся в дни осеннего равноденствия дождей, что холод – пронзительный холод приближающейся зимы, своей мертвой хваткой сжимающий все внутренности, – просачивался даже сквозь подошвы, шуршали хрупкие скорлупки буковых орешков и шляпки желудей. Вяло покачивалась окоченевшая бузина; в осеннем лесу мало что вызывает радостную улыбку, и все же это еще не самое грустное время года. Вас лишь преследует ощущение неумолимо приближающегося замирания жизни; совершая свой оборот, год словно погружается в себя. Все обращено вовнутрь, стоит тишина, как в комнате умирающего. Лес обступает со всех сторон. Вы шагаете меж елей, и вот уж больше не видно неба – лес поглотил вас. Из этого леса уже нет выхода, он вернулся в свое изначальное герметичное состояние. Как только вы оказались внутри, вам оттуда не выбраться до тех пор, пока он снова не позволит вам выйти, ибо нет такой ниточки, держась за которую вы могли бы выйти из леса живым и невредимым; тропинка давным давно заросла травой, и ныне только зайцы да лисицы искусно рисуют здесь лабиринты своих следов, и не ступает сюда нога человека. Деревья покачиваются и шелестят, как тафтяные нижние юбки женщин, потерявшихся в чаще и отчаянно блуждающих в поисках выхода. Вороны падают камнем вниз, играя в салочки среди ветвей вязов, в которых они свили себе гнезда, и то тут, то там слышится их хриплое карканье. По лесу бежит небольшой ручей с размытыми, болотистыми берегами, но с приходом осени он погрузился в печаль; тихие, темные воды его уже схвачены первым ледком. Все замирает, все уходит в небытие. Юная девушка зашла бы в этот лес так же доверчиво, как Красная Шапочка шагала к своей бабушке, но здешний свет однозначно свидетельствует о том, что она будет поймана в сети своих иллюзий, как в ловушку, ибо все в этом лесу именно таково, каким оно кажется. Лес обступает снова и снова, смыкаясь за ее спиной, словно китайские коробочки, вставленные одна в другую; убегающие в глубь леса перспективы бесконечно меняются вокруг незваного гостя – воображаемого странника, шагающего впереди меня к некоей выдуманной и постоянно удаляющейся цели. Нет ничего проще, чем затеряться в этих лесах. *В неподвижном воздухе раздались две три ноты, пропетые птицей, как будто мое томное девичье одиночество воплотилось вдруг в звуке. Легкий туман запутался в густых зарослях, похожих на клочковатую стариковскую бородку, и окутал нижние ветви деревьев и кустарников; тяжелые гроздья красных ягод, спелых и сладких, как колдовские плоды, свисают с кустов боярышника, но старая трава уже увяла и поникла. Один за другим свернули свои стоглазые листья папоротники и склонились к земле. Деревья плели надо мной замысловатое кружево полуобнаженных веток, и мне казалось, будто я попала в дом, сотканный из нитей, а холодный ветер – всегдашний глашатай вашего прихода (хоть я тогда о том и не догадывалась), мягко кружил вокруг, и мне думалось, будто в лесу нет никого, кроме меня. Лесной Царь тебя изувечит. И вновь пронзительно вскрикнула птица, так отчаянно, словно этот вырвавшийся из горла крик был криком последней птицы, оставшейся в живых. Этот крик, в котором слышалась вся печаль умирающего года, проник прямо в мое сердце. Я шла через лес, пока убегающие вдаль линии перспективы не привели меня к сумеречной поляне; едва завидев ее обитателей, я сразу же поняла, что все они с бесконечным терпением диких созданий, для которых время не имеет никакого значения, ждали меня с той самой минуты, когда я вступила в лес. Это был сад, в котором вместо цветов были звери и птицы: пепельно нежные голубки, крохотные вьюрки, крапчатые дрозды, малиновки в своих рыжеватых нагрудничках, огромные вороны, чьи головы напоминали шлемы, а крылья блестели, как лакированная кожа, черный дрозд с желтым клювом, полевки, землеройки, дрозды рябинники, сидящие на задних лапках маленькие серые кролики, прижавшие вдоль спины свои длинные, похожие на ложки, уши. Худой, высокий рыжеватый заяц приподнялся на своих сильных задних лапах, двигая носом, принюхиваясь. Ржавая лисица положила свою востроносую мордочку на колени Лесного Царя. Белка смотрит на него, забравшись на ствол ярко красной рябины; фазан осторожно вытягивает трепещущую шею над зарослями колючего кустарника, чтобы украдкой поглядеть на него. Ослепительно белая, сверкающая как снег, козочка посмотрела на меня своими нежными глазами и тихонько заблеяла, чтобы возвестить ему о моем приходе. Он улыбается. Откладывает в сторону свирель – свой старый птичий манок. И властно кладет руку мне на плечо. Глаза его почти зеленые, как будто он слишком долго смотрел на лес. Бывают такие глаза, которые могут тебя съесть. Лесной Царь живет совсем один в самом сердце леса, в домике, состоящем всего из одной комнаты. Дом его построен из веток и камня, поросшего густым желтоватым мхом. На замшелой крыше растут травы и сорняки. Он рубит опавшие ветви для растопки очага, а воду черпает жестяным ведерком из ручья. А чем же он питается? Ну разумеется, дарами леса! Тушеной крапивой, ароматным варевом из дикой гвоздики, приправленным мускатным орехом; он варит листья пастушьей сумки, как капусту. Он знает, какие из оборчатых, пятнистых, пахнущих гнилью древесных грибов годятся в пищу; ему ведомы их загадочные тропы, по которым они ночами лезут вверх в темных уголках леса, разрастаясь на всем, что отмерло. Даже хорошо знакомые лесные грибы рядовки, которые вы жарите, как требуху, с молоком и луком, и оранжевые, как яичный желток, лисички с ребристыми подбоями шляпок и слабым запахом абрикосов – все вырастают за ночь, как мыльные пузыри на поверхности земли, выталкиваемые самой природой и существующие в пустоте. И мне казалось, что таков был и он; он вышел живым из страстных объятий леса. По утрам он выходит собирать свои странные сокровища, он берет их осторожно, словно голубиные яйца, и складывает в одну из корзин, собственноручно сплетенных из ивовых прутьев. Он готовит салат из одуванчиков, которым дает грубые имена: «клистирные дудки», «обмочи кровать», – и приправляет его несколькими листиками дикой земляники, но ни в коем случае не ежевики, потому что, говорит он, на Михайлов день Дьявол поплевал на нее. Его козочка цвета млечной сыворотки дает ему жирное молоко, из которого он делает мягкий сыр, обладающий неповторимым густым и водянистым вкусом. Иногда ему случается поймать кролика в сплетенный из нитей силок и сварить из него суп или потушить с приправой из дикого чеснока. Он знает все о лесе и его обитателях. Он рассказывал мне об ужах, о том, как старые ужи, почуяв опасность, широко открывают пасть, а ужата заползают им в глотку и сидят там, пока страх не минует, и тогда выползают снова и резвятся, как прежде. Он поведал о мудрой жабе, что летом сидит у ручья в зарослях калужниц, а в голове у нее – необычайно драгоценный камень. Он сказал, что сова когда то была дочерью булочника, а потом улыбнулся мне. Он показал мне, как плести циновки из камыша и свивать ивовые прутья в корзины и небольшие клетки, в каких он держит своих певчих птиц. Его кухня вся качается и дрожит от птичьих трелей, разносящихся от клетки к клетке, в которых сидят его певчие птички – жаворонки и коноплянки, – клетки, громоздящиеся одна над другой вдоль стен – стен из пойманных птичек. Как это жестоко – держать диких птиц в клетках! Но когда я сказала ему это, он лишь рассмеялся; смеясь, он показывает свои белые, заостренные зубы, на которых блестит слюна. Он прекрасный хозяин. В его доме царит безупречная чистота. Он аккуратно ставит на очаг надраенную до блеска кастрюлю бок о бок со сковородой, словно пару начищенных туфель. Над очагом висят низки тонких, с завитыми шляпками сушеных грибов, которые в народе именуются «иудиными ушами» и которые растут на бузине с тех самых пор, как на одном из этих деревьев повесился Иуда; это древняя наука, сказал он мне, искушая мое недоверчивое любопытство. Травы он тоже сушит, связывая в пучки и подвешивая, – тимьян, майоран, шалфей, вербену, кустарниковую полынь, тысячелистник. Комната наполнена музыкой и ароматами, к тому же в камине всегда потрескивают дрова, слышен сладкий и едковатый запах дыма, ярко и весело горит огонь. Вот только скрипка, которая висит на стене рядом с птицами, не может издать ни единого звука – у нее порваны все струны. Порой по утрам, когда мороз уже наложил свою сверкающую печать на травы и кустарники, а иногда и по вечерам, что бывает гораздо реже, хотя и выглядит более заманчиво, когда спускается холодная мгла, я иду прогуляться и всегда прихожу к Лесному Царю, и он укладывает меня на свою кровать из шуршащего тростника, на которой я лежу, отдавшись на милость его громадных рук. Нежный мясник, показавший мне, что ценность плоти – в любви; сдери шкурку с кролика, приказывает он. И с меня слетают все одежды. Когда он расчесывает свои волосы цвета увядших листьев, из них выпадают увядшие листья. Они с шелестом опускаются на землю, словно облетая с дерева, и он действительно может стоять неподвижно, как дерево, когда хочет, чтобы голуби – эти глупые, толстые, доверчивые лесные создания с красивыми обручальными кольцами вокруг шеи, – мягко хлопая крыльями и воркуя, уселись к нему на плечи. Он делает дудочки из бузинных веток и приманивает летающих в небе птиц – все птицы прилетают на его зов; и самых голосистых сладкопевцев ждет клетка. В темном лесу буянит ветер, завывая в кустарниках. Лесного Царя всегда сопровождает тот легкий холодок, который веет над погостом, и от этого у меня мурашки бегут по затылку, но я уже не боюсь его; я боюсь того головокружения, в которое он затягивает меня. Мне страшно упасть. Упасть, как, наверное, упала бы с небес птица, если б Лесной Царь поймал все ветры в свой платок и связал бы его узелком, чтобы они не могли вылететь вновь. И тогда движущиеся потоки воздуха уже не будут поддерживать птиц, и все птицы упадут, повинуясь закону земного притяжения так же, как я пала ради него, и я знаю: лишь благодаря его доброте я не пала еще ниже. И земля, одетая в тончайшее руно умирающих листьев прошедшего лета, еще носит меня лишь из соучастия к нему, ибо его тело – плоть от плоти этих листьев, медленно превращающихся в земной прах. Он мог бы воткнуть меня в грядку рассады вместе с поколениями грядущего года, и тогда мне пришлось бы ждать, пока его свирель не призовет меня из тьмы снова на бренную землю. И все же, когда он вытряхивает из своего птичьего манка ту самую пару чистых нот, я иду к нему, как каждое из тех доверчивых созданий, что усаживаются на сгибы его запястий. Я нашла Лесного Царя сидящим на увитом плющом пне, он созывал к себе всех птичек в лесной округе, попеременно выдувая из своей свирели две ноты – одну высокую и одну низкую; и этот пронзительный зов был так сладок, что на него слетелась целая стайка щебечущих птах. Поляна была усыпана опавшими листьями – одни были медовыми, другие серыми, как зола, а иные черными, как земля. Он настолько казался душой этого места, что я без удивления заметила, как лиса доверчиво положила мордочку к нему на колени. Бурый предзакатный свет, просачиваясь, уходил во влажную, тяжелую землю; все было тихо, все было неподвижно, и уже веяло ночной прохладой. На землю упали первые капли дождя. Во всем лесу нет другого убежища, кроме его хижины. Вот так я и вошла в наполненную птицами уединенную келью Лесного Царя, который держит своих пернатых в тесных клетках, свитых им самим из ивовых прутьев, и пташки сидят в этих клетках и поют для него. Козье молоко в кружке с щербатыми краями, на ужин – овсяные лепешки, которые он испек на каменной плите. Дождь барабанит по крыше. Лязг дверного засова: мы заперты наедине в темной комнате, наполненной запахом потрескивающих в очаге поленьев, на которых дрожат мелкие язычки пламени, и я ложусь на скрипящий соломенный матрас Лесного Царя. Цветом и фактурой кожа его напоминает сметану, у него упругие, коричневатые соски, похожие на спелые ягоды. Он словно дерево, которое и цветет, и плодоносит одновременно, – так мил, так очарователен. И вдруг – ах! – в подводных глубинах твоих поцелуев я чувствую прикосновение острых зубов. Равноденственные шторма налетают на обнаженные вязы, заставляя их вертеться и кружиться, как дервишей; ты вонзаешь свои зубы в мою шею, и я кричу. Бледная луна над поляной проливает холодный свет на неподвижную картину наших объятий. Как хорошо мне было бродить, или, скорее, как хорошо я бродила когда то; прежде я была настоящей дочерью летних лугов, но год совершил свой поворот, вокруг просветлело, и я увидела сухощавого Лесного Царя, высокого, как дерево, на ветви которого уселись птицы, и он потянул меня к себе, заарканив своей нечеловеческой музыкой. Если я сделаю из твоих волос струны для старой скрипки, то под эту музыку мы сможем, как утомленные творцы мира, вместе танцевать вальс среди деревьев; эта музыка будет лучше визгливых свадебных песен жаворонков, сидящих в своих прекрасных клетках, нагроможденных друг на друга, и крыша будет трещать от налетевших птиц, которых ты приманил, а мы тем временем предадимся твоим языческим обрядам под сенью листвы. Он раздевает меня донага, до той самой розовато лиловой, атласной, усыпанной жемчужными каплями кожицы освежеванного кролика; а затем одевает меня столь прозрачными и окутывающими объятиями, словно омывая водой. И стряхивает в меня опавшие листья, как будто я стала ручьем. Иногда птичьи трели случайно сливаются в какой нибудь аккорд. Его тело окутывает меня полностью; мы как две половинки зерна, заключенные в одной скорлупке. Мне хотелось бы стать маленькой маленькой, чтобы ты мог проглотить меня, как королевы из волшебных сказок, которые беременели, проглотив зернышко кукурузы или кунжута. И тогда я смогу устроиться внутри тебя, и ты будешь носить меня в себе. Свеча мигнула и потухла. Его прикосновение и утешает, и опустошает меня; я чувствую, как сердце мое стучит, а потом замирает, пока я лежу голая, как камешек, на ворчливом матрасе, а нежная, лунная ночь просачивается сквозь оконное стекло, бросая пятна на бока этого невинного простачка, который делает клетки и сажает в них певчих птичек. Съешь меня, выпей меня; томимая жаждой, осаждаемая лесными духами, загубленная душа, я вновь и вновь возвращаюсь к нему, чтобы его пальцы сорвали с меня разодранную в клочья кожу и облачили меня в водяной наряд, в то платье, что пропитывает меня насквозь, в его ускользающий аромат, в его топкость. И вот уж вороны приносят на крыльях зиму, своими криками призывая самое суровое из времен года. Становится холоднее. На деревьях уже почти не осталось листьев, и все больше птиц слетаются к нему, потому что в такое тяжкое время им почти нечего поклевать. Дроздам пришлось бы высматривать под живыми изгородями улиток и затем разбивать их раковины о камни. Но Лесной Царь дает им кукурузные зерна, и стоит ему засвистеть, как птицы тут же облепляют его со всех сторон, падая на него словно мягкий перистый снежный сугроб, и он скрывается из вида. Он накрывает для меня колдовской фруктовый стол – ах, что за сочные плоды, что за тошная роскошь; я ложусь на него сверху и смотрю, как отсвет огня затягивается в черный водоворот его глаза, и это отсутствие света в его зрачке давит на меня с такой чудовищной силой, увлекает меня внутрь. Глаза зеленые, как яблоки. Зеленые, как мертвые дары моря. Поднимается ветер; у него странный, дикий, негромкий, шелестящий звук. Какие у тебя большие глаза. В них такой ни с чем не сравнимый блеск, магическое фосфоресцирующее свечение глаз оборотня. В холодном свете твоих зеленых глаз застывает отражение моего задумчивого лица. Они предохраняюще обволакивают меня, словно жидкий зеленый янтарь; они поймали меня в свои сети. Я боюсь навсегда остаться в их ловушке, как те несчастные муравьи и мухи, которые увязли лапками в смоле, прежде чем море накрыло волной балтийский берег. Он все дальше заманивает меня в глубь своего зрачка, ведя по ниточке птичьей песни. В каждом из твоих глаз посередке есть черная дырочка; и когда я гляжу в эту неподвижную точку, у меня кружится голова, как будто я могу свалиться в нее. Твой зеленый глаз словно камера, в которой все уменьшается в размерах. Если я буду смотреть в него достаточно долго, то стану такой же маленькой, как и мое отражение, я уменьшусь до такой степени, что исчезну совсем. Меня затянет в этот черный водоворот, и ты поглотишь меня. Я стану такой маленькой, что ты сможешь посадить меня в одну из своих плетеных клеток и потешаться над моей несвободой. Я видела, как ты плел для меня клетку: она очень красивая, и отныне я буду сидеть в ней среди других певчих птичек, только я… я буду молчать, назло. Когда я поняла, что собирается сделать со мной Лесной Царь, меня охватил неимоверный ужас, я не знала, что предпринять, ведь я любила его всем сердцем, и все же мне не хотелось примыкать к этому щебечущему сообществу птиц, которых он держал в клетках, пусть даже он и ухаживал за ними с любовью, каждый день давал им свежую воду и хорошо кормил. Его объятия были лишь приманкой, и все же – все же! – они же были теми ветвями, из которых сплетена сама ловушка. Но в своем неведении он не мог знать о том, что сам может стать моей смертью, хотя с первого же момента, когда я увидела Лесного Царя, я уже знала: он меня изувечит. Хоть смычок висит на стене рядом со старой скрипкой, все ее струны порваны и на ней нельзя играть. Не знаю, какие мелодии можно было бы из нее извлечь, если натянуть новые струны; быть может, колыбельные для глупеньких девственниц, но теперь я знаю: птицы не поют, они плачут, потому что не могут выбраться из этого леса, ибо, погрузившись в губительные воды его глаз, они потеряли свой прежний облик и отныне могут жить только в клетках. Иногда он кладет голову мне на колени и позволяет расчесывать свои прекрасные волосы; я выбираю из них листья всех лесных деревьев, которые сухо шелестят у меня под ногами. Волосы его ниспадают с моих колен. Тишина, как сон, опускается перед потрескивающим очагом, когда он лежит у моих ног, а я вычесываю опавшие листья из его томно поникших волос. В этом году малиновка снова свила себе гнездышко в соломенной крыше; она садится на несгоревшее полено, чистит клюв, ерошит перышки. В ее песне звучит тихая жалоба и какая то грусть, потому что год подошел к завершению – малиновка остается подругой для человека, несмотря на рану в груди, из которой Лесной Царь вырвал ее сердце. Положи голову мне на колени, чтобы я не могла больше видеть зеленые солнца твоих глаз, затягивающих меня внутрь. Руки мои дрожат. Пока он будет лежать в полудреме, я возьму две большие охапки его шелестящих волос и очень тихо совью их в косы, так что он не проснется, и так же тихо, руками нежными, как дождь, я удавлю его этими косами. А потом она откроет все клетки и выпустит птиц на волю; и они снова превратятся в девушек, все до единой, и у каждой на шее будет багровый след его любовного укуса. Она срежет его огромную шевелюру ножом, которым он обычно свежевал кроликов; она натянет на старую скрипку пять струн, пять его седых волосин. И скрипка сама заиграет нестройную мелодию. Смычок сам запляшет по новым струнам, выпевая: «Мама, мама, ты меня убила!»
А "Красная Шапочка" мне очень понравилась. и пусть говорят, что это видоизменённые сумерки, но мне было намного интереснее смотреть. Визуально фильм прекрасен: пейзажи, заснеженная деревенька, яркие цвета и актёры очень красивые. мальчик, что играл дровосека (еее, команда дровосеков) очень похож на Эндрю Скотта.) и очень неожиданный конец в плане того, кто же оказался волком. если ещё не сходили, настоятельно рекомендую. и музыка там такая, тягучая, тревожная :
по просьбе 2b, которая хотела "Про в платишках" я потратила на это 2а с половиной часа, и если вы думаете, что это все мои платишки, то глубоко ошибаетесь. оказывается быть моделью ужасно тяжело, а быть моделью - стилистом -визажистом- фотографом - редактором ещё тяжелее XD и да, в 8 утра я не нашла фона лучше чем дверь, ей-ей. на первой моя новая юбка, о которой постом ниже, на третьей - разъебашенная коленка. энжой!! и если Вам вдруг будет нечего делать, то предлагаю показать и мне всякие интересные ваши платьица-юбочки.)
состояние влюблённости всегда сопровождается длительным сном. так проще убивать время между встречами, звонками, письмами. сны сумбурные, насыщенные лицами и событиями и смотришь их как будто через толщу воды. погода стоит отвратительная, мятный шоколад, привезённый мне другом гульбарием, уже закончился.а у меня есть новая совершенно шикарная итальянская юбка,точно такого же фасона, как на Клаудии Колл в фильме "Cosi' Fan Tutte", осталось купит чулочки и идти разбивать сердца.) расскажите мне чего-нибудь интересного.))
однажды ты, каким то неведомым мне способом, достанешь ключи от моей квартиры, и придёшь ранним утром. я буду спать, забавно морща нос, волосы разметаются по подушке, розовые пятки будут выглядывать из под одеяла. ты на цыпочках пройдёшь в комнату и распахнёшь настежь окно пропуская солнечный свет, свежий веерок и щебет птиц. я поёрзаю, глубже зарываясь в подушки , но не проснусь. ты посмотришь на мои припухшие от сна губы, бледную грудь в кружевном вырезе маечки и, улыбнувшись, присядешь на край дивана и будешь ждать моего пробуждения и читать какой-нибудь роман в мягкой обложке. увлёкшись книгой не заметишь тот момент когда я проснусь, я буду разглядывать тебя сквозь ресницы, принюхиваться к сладкому аромату клубники, что ты обязательно принесёшь. в круглой прозрачной вазе, похожей на аквариум, будут стоять пионы. я сладко потянусь и, почувствовав движение, ты оторвёшься от книги, обернёшься и чмокнешь меня в нос, или может в щеку или в тёплое темечко. я буду как принцесса Анна восседать среди белоснежных подушек и подушечек, и благосклонно смотреть на тебя. а потом, а потом мы будим пить ледяное шампанское и я расскажу тебе свои сказочные сны. только ты, пожалуйста, достань ключи.
ирисы Six Pieds Sous Terre по ходу я так и нарисую "иллюстрацию" к каждой моцартовской песни. хотя хотела ограничиться только 6ью быстрая почеркня на обороте.)
"— Юные девушки сотканы из мечты, — продолжал Миша. — Именно поэтому они так трогательны и так опасны. Каждая юная девушка мечтает о победе над силами зла. Она полагает, что ее целомудрие — это ее щит и меч. Девушка может оставаться в душе девственницей даже после многих испытаний и по-прежнему будет верить в сказку о невинности. Именно поэтому она отправляется к дракону, воображая, что у нее есть защита. — И что происходит потом? — поинтересовался Рейнбери. — Бедняге дракону остается одно — съесть ее. Оттого у драконов такая плохая репутация. Но на этом история девицы не заканчивается. — Неужели? — Вслед за девицей-единорогом приходит сирена, женщина-разрушительница, — произнес Миша. — Она понимает, что будет разоблачена мужчиной, что она не может спасти мужчину, потому что в ней нет невинности. И поэтому она начинает их уничтожать. Гарпия, птица с головой женщины. Такие женщины по-своему тоже опасны." Айрис Мердок, "Бегство от волшебника"
С праздником Вас, милые дамы, девицы-единороги и прекрасные сирены. улыбок и любви)
уже писала о том, что очень люблю пересматривать фотографии. семейные архивы. подумалось, что надо бы начать распечатывать цифровые фотка, альбомы пустуют уже лет 6, а если что случиться с компьютером, то всё канет в Лету. самую малость чудесных фотографий. и хотелось бы посмотреть на Вас, малышиков.)) смотретьэто родители ещё до свадьбы, папа привёл маму знакомить со своими друзьями. они такие молодые и счастливые.
а это моя самая любимая карточка, мне тут около 4х месяцев, я очень серьёзен и смотрю в камеру. родители чудесные, светятся прям
первое фото сделано в тот же день, нравится моё выражение лица. про неодобряэ. XD у маменьки шикарная шевелюра. второе фото - растрёпанный папка- студентишко, мой ровесник.
ну и просто я и утка "как я", что в переводе на нормальный язык звучит как - кря-кря.))
*** мама рассказала мне, что как-то раз, когда я училась в 5ом классе, мы шли с ней молча в школу и тут я внезапно выдаю: "ну и пусть я страшненькая, зато сердце у меня доброе". мама конечно же очень удивилась, спросила с чего я это взяла, а я ответила: "ну я же вижу себя в зеркале". нынешняя я умилилась и пошла искать старые фотографии и вот не понятно, что на меня тогда нашло, но я была пупсяшом: маленькая, вечно улыбающаяся и длинные-длинные волосы. ну а так как этот случай я не помнила, мне всегда казалось, что вот чего-чего, а каких либо комплексов или недовольства по поводу своей внешности у меня не было, наверно это связанно с тем, что в период "гадкого утёнка" меня интересовали совсем другие вещи, нежили моё отражение. ну вы наверно знаете, что у каждого человека свой возраст когда он расцветает. у меня есть пара знакомых которые были божественно красивы в юные годы, очень выразительные лица, а сейчас тонкость черт куда-то ушла, они стали обычными. и если раньше от них глаз было не оторвать, то сейчас он скользит мимо. я радуюсь, что меня период "цветения" ещё ждёт.
скачет давление и мучают головные боли. ужасно раздражают деперссирующие элементы. целыми днями сижу и вышиваю крестиком. первый раз попробовала вышивать в 5ом классе,сделала пару стежков и бросила это занятие, а теперь же не могу оторваться. мерзну, мне греют ручки, укутывают пледами и целуют в лоб. водят гулять. мои любимые сосны в сормовском парке, сахарная вата, которую глади того унесёт ветер, валяние в сугробах, белочки и внезапный мотокросс, который оказался очень занятным зрелищем. а в воздухе уже пахнет весной маюсь дурью ххх: вот это точно ты(с) маяться здесь
несколько лет назад, в самом начале весны я сидела на подоконнике и читала "Саломею" Уайльда, солнце, медленно окрашиваясь в красный, катилось за горизонт, отбрасывая последние отблески света на книгу. в комнате залегли синие тени, пахло гранатами и стояла звенящая тишина. И тогда, странным сочетание времени, места и характера было рождено чувство к этой пьесе. речи Саломеи, её чувственность и жажда обладания, привкус крови слились воедино и оставили след в моей душе. я давно хотела попасть на постановку Виктюка. и вчера моя мечта сбылась! надо заметить, что это было моё первое знакомство с его творчеством и оно произвело на меня огромное впечатление. Спектакль - соединение биографии Уайльда и собственно самой "Саломеи", исполненный мужчинами, в чём есть смысл и связь с самим писателем. Мне интересны и не понятны аналогии между реальными людьми и персонажами и имеют ли они там место быть. стоит ли зацикливаться на том, что одни и те же люди исполняют разных персонажей. (бози - саломея не вызывает удивления, но уайльд - тетрарх и росс - иоканаан меня смутили, может я что-то не поняла?) это было стильное и чувственное зрелище. Стильный - декорации, костюмы, свет и музыка. свет там вообще был потрясающий, неземной. а в моменте танца Саломеи кажется что всё это сниться. особый шарм добавляло то, что ключевые моменты произносились на языке оригинала. Чувственность - тут ключевое слово, характеризующее спектакль. на грани, жесты, движения, эротизм происходящего, у меня даже колени подрагивали от переизбытка эмоций. Костюмы для части про Уайльда как будто сошли с рисунков Бердслея, чёрно-белые, графичные, с чёткими линиями, очень красивые, фигуры на сцене выглядели как нарисованные. Интересно цветовое оформление постановки, преобладают красные и чёрные цвета, белый и зелёный. тут очень удачно подобраны цвета для персонажей, усиливается эффект восприятия: тетрарх и Иродиада - красный, как кровь, ярость и страсть, Иоканаан - белый, чистота и непорочность, Саломея - зелёный, "женский" цвет, мудрость и одновременно моральное падение и безумие. Конечно же больше всего мне понравился исполнитель главной роли. и дело тут не только в его потрясающих ногах.) Визуальный образ Саломеи напомнил мне одноимённую картину Франца фон Штука: те же пышные волосы, зелёные юбки, обнажённая грудь и масса золотых украшений. Вообще, не смотря на то, что исполнитель главной роли мужчина, как мужчина он совсем не воспринимается. он - та самая Иудейская царевна, обольстительная и чувственная, он - воплощение роковой женщины, сама женственность. и это выглядело не манерно, не гротескно, а естественно. плавность движений, гибкость, красота. И голос, модуляции , обволакивающий и гипнотизирующий. меня удивил танец семи покрывал. он был очень неожиданным и нереальным. а в одном моменте я чётко увидела себя: повадки, поведение, слова и интонации. спектакль потрясающий, новаторский и единственный минус - это гипертрофированная истеричность тетрарха и его громкий голос, я каждый раз вздрагивала на своём 20 ряда, а что же было с теми кто сидел в первых?! я до сих пор под впечатлением, переполненный сосуд, боящийся потерять хоть каплю восторга и эмоций.